Тяжело было Екатерине II читать такое послание. «Матушка милостивая государыня, — писал Алексей Орлов из Ропши, куда отвёз Петра III, — урод наш занемог и схватила Ево нечаянная колика, и я опасаюсь, чтобы он севодняшнюю ночь не помер. А больше опасаюсь, чтоб не ожил».
И легко ли это было: Пётр III — не ожил. Но было и тяжело, что он, непохожий на императора, — всё подшучивал, иронизировал, смешил.
Датский дипломат А. Шумахер, доставивший ему, арестованному, в Ропшу любимую скрипку («в русском скверном экипаже»), записывал, что император всё иронизировал над арестом, и тогда его задушили ружейным ремнём, а сделал это вспыливший Орлов Алексей, когда у дверей стоял некто Потёмкин 17-ти лет.
Легко ли это было — слушать, как он то и дело посмеивался, что откажется от признания своего отцовства, лишит Павла престолонаследия, а её заточит в Шлиссельбург. (При нём Екатерина ещё выдавала любовников за портных. Пётр только интересовался — «что они мерят»?)
Между прочим, Н. Загряжская скажет Пушкину: «Я была очень смешлива. Государь, который часто наезжал к матушке, нарочно, бывало, смешил меня. Он не был похож на государя».
Ну — похож или непохож, а был такой государь, и вроде бы вполне законно занимал российский престол (а другой законный наследник Иван VI, как секретный узник, занимал камеру в Шлиссельбурге).
Екатерина долго делала из мужа дурака, пережив его на 34 года. А он был неглуп. Глядя на дружбу её с Дашковой, заметил: «Между женщин нет чинов».
Пётр разрешил свободно выезжать за границу и даже поступать на службу к иностранным государям. И он более не видел необходимости в принуждении дворян к русской службе, какая была до сего, за что генерал-прокурор А. И. Глебов, должно быть, сгоряча — предложил «воздвигнуть императору золотую статую». Пётр ответил: «Можно найти куда как лучшее применение золоту».
Он ликвидировал «Тайную канцелярию», которую Державин называл «кнутобойней». Но — «за невинное терпение пыток дворовыми девками постричь в монастырь помещицу Зотову».
«В Летнем саду отныне гулять всякого звания людям, и работным никакого напрасно озлобления не чинить».
Делал наброски указов на далёкое будущее для большего поощрения мастеров. Наградил «мастера-строителя» Кронштадтского канала Абрама Петровича Ганнибала (прадеда Пушкина).
Но далёкого будущего у него — гостя на российском престоле — не было.
Его деды — Карл XII и Пётр I. Он мог бы занять шведский престол. Он занял российский — на 186 дней.
Тяжело было для Екатерины, «не имея ни намерения, ни желания воцариться, совершить это всё же, дав согласие присланным от народа моим верноподданным».
Позднее посланник в Константинополе А. М. Обресков напишет, что Петру надо было уйти за границу — к русскому экспедиционному корпусу, и вернуться с ним, освободить арестованных подданных, и «одёрнуть молодое её окружение».
«Я оделась в гвардейский мундир, приказала объявить меня полковником. Я села верхом и это вызвало неописуемые крики радости у моего окружения».
Так никто и «не одёрнул их молодость»: Дашковой 19, Потёмкину 17 и так далее… Может быть, им было и не слишком тяжело — что Петра задушили ремнём. Посмеивались, что Фому Аквинского оскопили вожжой. Выставили ушатами водку, вино и пиво.
Некоторых офицеров арестовывали и сажали в крепость. Многим она выплатила денежное вознаграждение за полгода вперёд.
Пушкин в автобиографических записках рассказал оо участии в перевороте своего деда. «Лев Александрович, — писал Пушкин, — служил в артиллерии, остался верен Петру и был посажен в крепость. Выпущен через два года».
Посмеиваясь, объявили, что Пётр «впал в прежестокую геморроидальную колику», похоронили незаметно, в Невской лавре, рядом с Анной Леопольдовной, матерью Ивана Антоновича.
И так. Один законный император Пётр III «впав в колики» был убит, другой законный император, Иван VI — пока ещё в Шлиссельбургской крепости; но «милосердной матушкой государыней» тоже будет убит…
А тут ещё и такая тяжесть на сердце: прорицатель Либерти предсказывает, что появится «наследник в образе Петра III -мужик с топором», да есть ещё и другой наследник — мужик в парике. А легко ли было узнать, что на свете существует и такое бесстыдство: появилась и обвинила её в том, что она принесла много зла, «внучка Петра Великого, дочка Елизаветы». (За ней в Европе присматривал полковник Араганов, прозванный авантюристкой — «Тараканов».) Во всяком случае была тут «политического дела пружина». Приучить к стыду эту княжну Тараканову — «присутствием днём и ночью у неё в камере двух гренадёров».
Сначала правления нелегко было и с «мужиком в парике», этим тайным наследником, сыном Петра Великого, незаконным, но несомненным. Ломоносов получил немыслимое для мужика образование — в Москве, в Петербурге, в Киеве, в Германии. Легко ли было видеть, что этот мужик не только поколачивает палкой коллег-академиков, он дерёт за уши малолетнего наследника престола.
Сочиняет восходящим на престол оды, демонстрируя отсутствие претензий. И даже собирался создать мозаичный портрет Петра III.
Ещё многие предложения Петра III он сформулировал в оде на его восшествие, а также повторил в трактате «О сохранении и размножении российского народа». Но когда заговорили, что Пётр собирается обрить священников, приблизив вид их к пасторам, тотчас написал и «Гимн бороде». Также «сочиняет и законы природы» — если к чему-либо нечто прибавилось, то это отнимется у другого чего-то. Но если бы он перестал писать оды, а занялся другим делом, то не прибавится ли у него вдруг того, что отнимется у неё?
Иона тоже сочиняет… Потомки оценят не только её дела, которые она оставляет им, и в свершении которых было так тяжело…
Как позже скажет о ней поэт — «слова на тонкую нитку нижет»… «Слова, слова, слова» — давным-давно уже сказал другой…
И как же не легко было, что её «слова» не оценил современник Державин, отметивший только такие дела: «Утеснённая «неспособным» супругом, окружала себя всё новыми угодниками страстей, и одних фаворитов набралось бы десятка три, не считая мимолётных любовников, да и просто «попавших в случай» — как могучий поручик Васильчиков». Легко ли это?
«…Как бы не прошла ночь, а в 8 часов я за столом, пишу, и всё удачное останется после меня потомкам».
Но Цветаева заметила: «Ни одного слова после неё не осталось, кроме разве удачной надписи на памятнике Фальконе».
На Медном всаднике надпись «Петру I — Екатерина II».
